массы русскоязычных беженцев.
Но дело то как раз в другом. С тем же Масхадовым бессмысленно вести диалог как с главой Чечни потому, что он не имеет легитимности для чеченского сознания. Процедура выборов чужда чеченскому менталитету. Он признает лишь клановую организацию социума, но не формальные процедуры. Если в западных псевдодемократиях выборы – это ширма господства меньшинства, то в Чечне выборы – это ширма, сделанная специально для западных корреспондентов и представителей международных организаций (тех представителей, которым бандиты пока еще не отрезали головы), чтобы оказывать пропагандистское психологическое давление, чтобы давать повод нашим противникам на Западе обвинять нас в ущемлении демократических прав и свобод в Чечне. В действительности же все атрибуты государственности независимой Ичкерии – это просто антураж, прикрывающий реальное силовое взаимодействие тех или иных клановых лидеров и полевых командиров.
В других же Северо-Кавказских республиках социальная структура исторически сложилась совершенно иной. Они в своем формировании прошли стадию феодализма, то есть в них есть социальная иерархия, традиция подчинения вышестоящему начальнику, есть культурно-бюрократический слой, который руководит социумом и отвечает за его национальную самоидентификацию. И с этим слоем, складывавшимся постепенно в период до покорения Кавказа, затем при царском режиме и в советский период, вполне можно договариваться – потому что ему есть что терять. Он прошел длительную бюрократическую выучку в советской системе и понимает язык, на котором говорят сегодня политики в Кремле. И стратегически полезным для России в данный момент может быть опора на эти группы в Северо-Кавказском регионе, но в то же время не следует допускать их бесконтрольного главенства. Нужно постепенно интегрировать их в общегосударственную систему, лишая таких элементов самостоятельности как вооруженные отряды ополченцев-охранников и т. п.
А вот значительно более опасной для России может быть ситуация, когда в этих республиках придут к власти маргинальные слои, доселе промышлявшие либо нерегулярной артельной трудовой деятельностью, либо просто грабежом соседей. Такие элементы, вообще, являются совершенно неподконтрольными ни для какой системы дисциплинирующего государственного воздействия. И дела с ними вести невозможно – обманут, предадут, убьют. Слава богу, пока не произошло ничего подобного в Дагестане, и очевидно, что нынешний властный режим там вполне может устраивать российское руководство. А вот как раз с таким указанным маргинально-неподконтрольным типом социальной организации нам приходится иметь дело в Чечне.
Чеченцы в принципе не терпели над собой институциализированной власти. Это социум, который находится еще в стадии переходной от совсем ранней родоплеменной формы. Для ментальности чеченцев весьма неблагоприятно то, что первая форма государственности у них оказалась теократической, основанной на насильственном внедрении шариата, а не органически выросшим из родо-племенной первобытности феодальным строем. Имамы Чечни периода Кавказской войны середины XIX века вырезали и уничтожали именно складывавшуюся местную феодальную знать и опирались на маргиналов, которые были неспособны к регулярному способу существования. Но при этом были чрезвычайно воинственны, гордились и культивировали воинскую удаль. Поэтому отряды чеченских имамов и доставляли столько беспокойств русским войскам на Кавказе.
Теократия Шамиля и других имамов была резко направлена против складывавшихся феодальных традиций кавказских народов, в том числе против традиционной системы обычного права – адата, и навязывала исключительно шариатские порядки. С этим было связано и постепенное ослабление духовной власти традиционного суфийского ислама среди чеченцев и популярность, напротив, сектантских экстремистских исламских течений, стремящихся к абсолютной чистоте веры и мировому господству для ислама. Вот с этим мы и столкнулись в Чечне сегодня, когда сектанты-ваххабиты из стран Ближнего Востока заправляют на территории, захваченной террористами, а официальный муфтий Чечни перешел на сторону федеральных сил. И крайне характерно, что именно неофициальные исламские круги спонсируют деньгами и оружием чеченских террористов, а сами правительства исламских государств скорее поддерживают действия федерального российского центра или занимают нейтральную позицию.
Я полагаю, что нужно в чеченской политике обратиться в данный момент к серьезным цивилизованным чеченским кругам, стимулировать их поддержку контртеррористической операции федеральных сил в Чечне. Ведь то, что сегодня Чечня оккупирована международным терроризмом, есть серьезная угроза не только для целостности и единства России. Деятели Запада слепы, так как не видят, что угроза господства международного терроризма на территории целой республики опасна прежде всего для того же Запада. Получив базу в Чечне, международные террористы могут взорвать не одно еще американское посольство. Но слепы и сами чеченцы. Господство международных террористов в Чечне угрожает самому чеченскому этносу. Все традиции своеобразного чеченского общества будут нивелированы сектантами-террористами. И международных террористов в Чечне поддерживают именно маргиналы чеченского общества, а не цивилизованная чеченская элита, с которой как раз нужно вести диалог, уничтожая боевиков-террористов.
В конце 70-х годов XX века началось смещение основного источника прямых угроз безопасности нашему государству на юг, а в настоящее время можно считать уже окончательно оформившимся фактом то, что если еще несколько лет назад многие угрозы национальной безопасности России на южном направлении рассматривались в основном как гипотетические, то сегодня они приобрели достаточно конкретный характер и вполне определенные образы и формы.
Из многочисленных, разновекторных угроз национальным интересам России, ее территориальной целостности и безопасности на юге в целом сегодня наиболее актуальными представляются угрозы, создаваемые негативным влиянием исламского экстремизма, неурегулированными региональными конфликтами и очагами перманентной военно-политической напряженности в Закавказье и на Северном Кавказе. Серьезная ситуация сохраняется и в Чечне. Реальность угрозы оружия очевидна, и ее можно измерить на примере Чечни. Погибли тысячи людей России. Нанесен огромный экономический ущерб, исчисляемый астрономическими цифрами. Эти цифры трудно назвать, потому что миллиарды и триллионы не только сгорели в котле войны, но и похищены в результате войны.
Несмотря на неоднократные предупреждения и предложения по мирному варианту разрешения чеченского кризиса 1993–1996 годов, была создана ситуация, при которой:
1. Разрушена или частично разбалансирована характерная для войнохского народа кланово-тейповая структура, так как нет основного фактора ее социального существования – бесконфликтное органическое вхождение в более сильное системоопределяющее государственное образование. Именно так, несмотря на первый достаточно жесткий период насильственных действий, Северный Кавказ вошел в состав России как ее неотъемлемая часть. В годы советской власти, при всей жесткой регламентации всех сфер жизни, кавказский социум сохранялся в почти неизменном виде. Достаточно было назвать главу клана первым секретарем, вместо Шуры избрать орган местного самоуправления, а низовые звенья кланово-тейповой структуры оставить неизменными.
2. Военные действия 1994–1996 годах разрушают эту структуру, и порождают ситуацию возврата войнохов (чеченцев и ингушей) практически к периоду становления этой самой системы. Подобные периоды всегда характеризовались крайней конфликтностью, межтейповыми, межклановыми «разборками», и, что самое опасное, постоянными этновыбросами неприжившихся и неужившихся лиц за пределы войнохской микроэтнородины (бывшая Чечено-Ингушетия). Именно эта категория лиц представляла и представляет серьезную
